Неточные совпадения
Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для
поэтаНа стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и веселых снов!
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «
последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный толстый
поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Герой — не тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную страну, не тот, кто, по выражению Шекспира, за парами славы готов залезть в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный
поэт, не артист, не ученый со своим
последним словом науки, не благодетель человечества на бумаге, — нет, герои этого раэбора покончили свое существование.
Творцу-поэту, творцу-философу, творцу-мистику, творцу правды общественной, правды, освобождающей жизнь, раскрывается в творческом экстазе мир
последней, сокровенной реальности.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом
поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что в случае смерти одного из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику
последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
Последнее объяснение: я умираю вовсе не потому, что не в силах перенести эти три недели; о, у меня бы достало силы, и если б я захотел, то довольно уже был бы утешен одним сознанием нанесенной мне обиды; но я не французский
поэт и не хочу таких утешений.
Прилагаю переписку, которая свидетельствует о всей черноте этого дела. [В Приложении Пущин поместил полученные Пушкиным анонимные пасквили, приведшие
поэта к роковой дуэли, и несколько писем, связанных с
последней (почти все — на французском языке; их русский перевод — в «Записках» Пущина о Пушкине, изд. Гослитиздата, 1934 и 1937). Здесь не приводятся, так как не находятся в прямой связи с воспоминаниями Пущина о великом
поэте и не разъясняют историю дуэли.]
…
Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что я хочу сказать; он минутно забывал свое назначение и все это после нашей разлуки…
Только хочу благодарить вас за памятные листки о
последних минутах поэта-товарища, как узнаю из газет, что нашего Илличевсксго не стало.
«И веревочку подай!» — шутливо замечал наш
поэт и серьезно доказывал, что в
последнем он явно видит бережливость немца в противоположность первому (очевидно, и по почерку), сбросившему с себя путы национального характера, как всемирный гений.
Я заплатил за столом деньги за себя и за
поэта — и ушел. Это, кстати, был
последний день моего пребывания в Петербурге.
Помню еще библиотеку с бильярдом и портретом
поэта Тютчева в ней, помню кабинет Тургенева с вольтеровским креслом и маленькую комнату с изящной, красного дерева, крытой синим шелком, мебелью, в которой год назад, когда Иван Сергеевич в
последний раз был в своем имении, гостила Мария Гавриловна Савина, и в память этого Иван Сергеевич эту комнату назвал Савинской.
Славные в ней были люди, среди них имелись и крупные известности, как, например, Н. П. Киреев, его жена «гран-дам» Е. Н. Николаева-Кривская, актер-поэт Н.С. Стружкин, а нередко заезжали гастролеры из столиц. В числе
последних была и служившая в Тамбове инженю Наталья Агафоновна Лебедева с мужем.
M-r le pretre Zajonczek не спеша поднял эти книги и не спеша развернул их. Обе книги были польские: одна «Historija Kosciola Russkiego, Ksigdza Fr. Gusty» (история русской церкви, сочиненная католическим священником Густою), а другая—мистические бредни Тавянского, известнейшего мистика, имевшего столь печальное влияние на прекраснейший ум Мицкевича и давшего совершенно иное направление
последней деятельности
поэта.
Собственно же для Рылеева, говорят, будто старик высказал это в такой форме, что она имела соотношение с
последнею судьбою покойного
поэта, которого добрый Бобров ласкал и особенно любил, как умного и бойкого кадета.
‹…› Отъезжая в конце августа в Москву, я оставил Лину, с которой по случаю ее начитанности и развитости очень подружился, вполне освоившеюся в Новоселках. Я бы решился сказать, что доживал до периода, когда университетское общение и знакомство со всевозможными
поэтами сгущало мою нравственную атмосферу и, придавая в то же время ей определенное течение, требовало настоятельно
последнему исхода.
Не знаю почему, но в этот период моей жизни моя муза упорно безмолствовала; зато мой друг Алексей Федорович кипел разными эпическими затеями и начинаниями и походил в этом отношении на всех
поэтов, выше всего ставящих
последнее неоконченное творение.
Обращаясь к
последней без всяких фраз, я скоро изумлен был ее обширным знакомством с моими любимыми
поэтами.
Нельзя же было, в самом деле, рассказывая хоть бы, например, о затруднениях мужика, у которого
последняя лошадь пала, возвыситься до того пафоса, до какого доходили наши
поэты, описывая ужин и фейерверк, данный знатным боярином.
Возвращение в Воронеж. Домашние занятия. Душевные тревоги Кольцова. Новая поездка в Москву и новая грусть и жалобы
поэта по возвращении в Воронеж.
Последняя поездка в Москву и Петербург. Тоска и болезнь Кольцова в Воронеже. Семейные отношения. Предположения о переселении в Петербург. Смерть.
Не посуди: чем я богат,
Последним поделиться рад.
Вот мой досуг; в нем ум твой строгий
Найдет ошибок слишком много:
Здесь каждый стих, чай, — грешный бред.
Что ж делать! я такой
поэт,
Что на Руси смешнее нет!
Но не щади ты недостатки,
Заметь, что требует поправки…
Но та же степь своим пустынным величием и тишиною навевала и грусть на душу
поэта, как высказывается это, напр., в
последних стихах стихотворения «Могила...
Кроме Пушкина, Кольцов познакомился в Петербурге с кн. Одоевским, с Жуковским, с кн. Вяземским.
Последний постоянно оказывал ему свое участие и был во многом полезен ему своим влиянием, когда Кольцов по делам отца снова приехал, в Москву, в 1840 г. Из других литераторов многие сами поспешили познакомиться с простолюдином-поэтом. Он с ними сначала был скромен и застенчив, но потом и здесь, точно так же как в Москве, умел выказать свою наблюдательность.
„Жизнь — болезнь духа! — говорит Новалис [Новалис (наст. имя Фридрих фон Харденберг, 1772–1801) — немецкий
поэт, один из создателей школы"иенского романтизма", автор"Гимнов к ночи"с их культом смерти.]. — Да будет сновидение жизнью!“ Другой писатель, Тик [Тик Людвиг (1773–1853) — немецкий писатель-романтик.], вторит ему: „Сновидения являются, быть может, нашей высшей философией“. Эти мысли тоже неоднократно повторены русской литературой
последних годов.
Поэт(на
последней ступени)
И не ты ли, моей ранней любовью к тебе, внушил мне любовь ко всем побежденным, ко всем causes perdues [Поверженным (фр.).] —
последних монархий,
последних конских извозчиков,
последних лирических
поэтов.
Итак, скромный путь моей жизни озарился
последними лучами заходящего светила,
последними днями великого
поэта!
А между тем нет ни одного замечательного русского
поэта последнего времени, который бы остался совершенно свободен от этого мрачного настроения, который бы не принялся заживо хоронить себя.
Тогда он уже достиг высшего предела своей мании величия и считал себя не только великим музыкантом, но и величайшим трагическим
поэтом. Его творчество дошло до своего зенита — за исключением"Парсиваля" — именно в начале 60-х годов, хотя он тогда еще нуждался и даже должен был бежать от долгов с своей виллы близ Вены; но его ждала волшебная перемена судьбы: влюбленность баварского короля и все то, чего он достиг в
последнее десятилетие своей жизни.
Этот венценосный вождь — государь Александр Павлович, уже при жизни прозванный «Благословенным», сразу поставил Россию на первенствующее место среди европейских держав, даровав
последним, по выражению бессмертного
поэта: «вольность, честь и мир».
Восторженный прием, оказанный ему французами при его вступлении в Париж, наглядно доказал, что эти
последние сами вздохнули свободнее, когда их «железный вождь», увлекший их, подобно стихийной силе, заманчивой, но не сбыточной перспективой завоевания мира, пал от «роковой улыбки» и мановения руки «русского витязя» — говоря словами другого бессмертного
поэта.
Если соответственные элементы будут в наличности и в XX веке, то позможно, что явление повторится, и тот век тоже выставит своего продолжателя Мошкину, Баранщикову и Ашинову, но вдохновенный таковским духом молодец в двадцатом веке должен иметь больший успех, а именно — он должен начать с того, чем кончил Ашинов, когда стал в гордой позе над телом
последнего славянофильского
поэта, лежавшего у его ног в генеральской униформе.
По замечанию Андреева, от этих представлений «веяло беспросветной пошлостью и грязью» (Курьер, 1900, № 103, 14 апреля).] или «Яра», и кошелек при этом никогда не бывает
последним: хорошему
поэту редакция никогда не откажет в авансе.
А только изо всех из сих стукачей самый ловкий был один Назарко,
поэт и мечтатель, который в самую
последнюю минуту над гробом Маркела взъерошил себе на голове волосы и, закрутив косицы, вытянул вперед руку и произнес речь, да такую, шельма, отмахал наипрочувствованную речь, с хриями, и тропами, и метафорами, и синехдохами, что сразу со всем этим так он прямисенько и въехал в пшеничное сердце Домаси.
Я возвращался с одним знакомым из театра, где только что закончился
последний акт драмы Ростана [Ростан Эдмон (1868–1918) — французский
поэт и драматург.